Это была катастрофа почище апокалипсиса. Эмилю страшно не хотелось в нее верить, и он долго самовнушал себе, что это явление временное, легкое, и накрывает всех живых и условно живых. И он не исключение, и потому не нужно волноваться и впадать в панику. Да и организм у него сильный, способный к регенерации, так что все заживет как на собаке, то есть на мантикоре. Потом он со скорбным видом подошел к зеркалу и вывалил язык. Посмотрелся, огляделся, осознал масштаб трагедии и опечалился в край. Целителем он не был, но предполагал, что на фоне легкой простуды и долгого громкого крика на подчиненных у него сорвался голос. Попросту говоря - охрип, и охрип целиком и полностью. Оборотень на всякий случай оттянул себе нижнее веко и с умным видом оглядел открывшийся зрачок. Не нашел ничего странного, страшного или нового, но радоваться не спешил. Почему-то тут же заболела голова, начало ломить руки и ноги, заныла поясница. Саргасса охнул и ухватился за нее, мрачно раздумывая, пойти ли сдаться прямиком в реанимацию к Александре, или еще немного пострадать в одиночку. Плюсом к больничке шло быстрое излечение, а вот минусом - слухи о немощи главного боевика. Плюсом же домашнего лечения было сохранение инкогнито и тайны вокруг своей персоны. Минусом - умирающего от недуга Эмиля некому было пожалеть. И покормить. Кстати о еде.

Эмиль отошел таки от зеркала, и шаркающей походкой побрел на кухню - искать съестное. Вчера у него на кухне дежурила Равенна, стандартно оборавшая его на предмет отсутствия продуктов в целом и разума в частности. Потом была краткая перепалка на тему: “отлуплю - не посмеешь”, а затем девчонка приготовила ему знатное мясное рагу, которое он сейчас и начал разогревать на плите. Крышкой блюдо накрывать не стал, и вскоре аппетитные запахи заполонили дом. Пока рагу грелось, Саргасса налил себе травяного настоя в большую кружку, которую кто-то по ошибке назвал в свое время ковшом. Выключив плиту и решив выпить пока чая, Эмиль открыл дверь и присел на пороге. Думы его были грустными, а взгляд задумчивым. Он долго смотрел на лес, на облака, медленно текущие по небу. А потом еле слышно проскрипел-прохрипел-промычал:

- Хто здесь… - как раненый котенок, а не здоровый хищник...

Отставив на всякий случай кружку на ступеньку, Саргасса вгляделся в опушку леса. Перевел взгляд в сторону, высматривая в темноте поля хоть какое-то движение. Неожиданное, но очень сильное чувство чьего-то присутствия мешало отдыхать и думать о вечном. Ну а о чем еще думать в таком состоянии? Он, в конце концов, прожил хорошую жизнь, полную коварства и приключений. Взрастил несколько поколений отличных магов. Передал даже одному из учеников бразды правления. Ну, как передал. Как смог, короче, так и передал, оставаясь при этом во главе всего. Болезнь застала врасплох, хандра навалилась, а тут еще кто-то мешал. Непорядочек. Добило то, что своим волшебным голосом он не мог поделать ничего. Оставался последний вариант. Мужчина с повышенным вниманием посмотрел в сторону леса, даже встал, вроде как увидев с полной темноте какое-то движение. По переминался на ногах, вроде как нервничая и ожидая какого-то движения или даже атаки именно оттуда. А затем, совершим совершенно невообразимый прыжок через собственное плечо назад и в сторону, ринулся к стене дома. Именно оттуда шел знакомый запах хищника. Только вот разумный хищник поймать движение старой как мир мантикоры не могла при всем своем желании. Тот же запах любезно сообщил о юном теле, о юной душе и свободе. О яростном огне и боли в душе. Мелькнуло в голове, что слишком много кругом страданий, и вот еще одно. Огромная лапа опустилась на что-то мягкое, не слишком крупное и, самое главное, невидимое. Оборотень хрипло зарычал, обнюхивая добычу, и неожиданно для себя громко чихнул. И еще раз, и еще. И закашлялся под конец. Хрипло, сипло, с надрывом. В груди зверя клокотало, а разум вещал о том, что это, скорее всего, последняя стадия страшной болезни.

Челюсти сомкнулись на загривке котенка, и мантикора осторожно понесла его в дом. Ворча по дороге о том, что нынче дети пошли жутко застенчивые, боятся во плоти появляться. Закрыв задней лапой дверь в дом и услышав за спиной щелчок закрывающегося замка, оборотень выпустил невидимого зверька из огромной пасти, опять чихнул и наконец перевоплотился. Безошибочно глянул на пустое место, в котором осознавал маленького оборотня, Эмиль по привычке рявкнул.

- А ну, перестань прятаться, не обижу, засранец! - из горла вырвались сиплые писки вкупе с нарастающем кашлем. Саргасса с тоской подумал о том, что кружка осталась за дверью. А он здесь. Почти помирает. И еще этот котенок. От мамки сбежал, не иначе. Засранец…

Котенок оказался весьма и весьма большим… большой… девушкой. Эмиль лениво проследил за превращением, и про себя даже сплюнул, поставив заметку не называть людей моложе ста лет засранцами. Это для него они молокососы все подряд, а по факту могут оказаться вполне себе самодостаточными людьми. Не к месту вспомнилась пара боевиков, которым он на днях обещал откусить головы и засунуть их в их же жопы, если они не смогут найти общий язык с ученицами. А может быть именно тогда болезнь и начала подтачивать его силы? Вроде к концу пламенной во всех смыслах речи (только подпалив немного штаны обоим, он успокоился) он слегка охрип? Или все таки заболел позже?

- Спасибо, - просипел оборотень, окончательно потеряв голос. Попытался заговорить, провалил первую и вторую попытки, еще раз плюнул про себя и тяжело вздохнул. Немая сцена сопровождалась страшного вида пантомимой - актер из Эмиля был так себе, на троечку. С жирным минусом. Поняв, что полноценного диалога у них не получится, Саргасса отошел от девчонки, которая совсем уж было съежилась от страха или холода, и махнул приглашающе рукой. Мол, вставай уже, и проходи сюда, к столу. И стулом так по полу грохнул громко, подсказывая, куда нужно садиться. Как он смотрелся со стороны, Эмиль старался даже не представлять. Ни дать, ни взять, маньячина. Мычит, хрипит, руками машет и стульями гремит. Желая как-то сгладить все это непотребство, Саргасса улыбнулся. Застенчиво, как умел. Обычно никто после его улыбок даже не умирал и не страдал. Не считать же пару заик и одного полудурочного за жертв?

- Пииииить? - просипел он единственное слово, попытавшись интонацией вложить в него все возможные смыслы. Сил, чтобы выплюнуть из себя целую фразу, не было никаких. Он вообще исчерпал лимит своих сил и опять умирал. Даже привалился плечом к косяку, вяло махнул рукой в сторону кухни, где было это “пиииить”, да прикрыл глаза. Их начинало резать от яркого света ламп в комнате. Эмилю становилось все хуже…

- Ээээ? - из полуобморочного состояния Саргасса вынырнул, услышав до боли знакомое ругательство. А котенок то огрызается. Или ругается. Оборотень поморщился - в голову упорно не лезли мысли, путаясь, смешиваясь в кашу и превращаясь в какое-то клейкое нечто, мешающее ему жить. Вот бы сейчас так тюк, и отрубить все лишнее, что из шеи выросло. Потому что порядочная голова так болеть не может. Он поднял руку и нервным жестом потер пульсирующий висок. Лучше, как и ожидалось, не стало, зато захотелось открутить к чертям собачьим горячую голову. Второй фазой шока стал стакан воды, который ему сунула под нос девчонка. Он вздохнул. Он закатил глаза и досчитал про себя до десяти, чтобы не разгромить все вокруг. Кулаки чесались сломать минимум стол, а максимум весь дом. От бессилия, конечно же, а не от желания напугать этого больного котенка. То, что девушка перед ним больна, он заметил, несмотря на собственное предсмертное состояние. Напуганная, зажатая, заикающаяся - это все мелочи. Внутренний пожар приглушен, вот что страшно. Сгорит, пичуга.

- Нееее, - просипел Эмиль и даже величественно так рукой отодвинул стакан. Ткнул в него пальцем, следом ткнул в девушку. Потом опять в стакан. И изобразил, как пьет воду. И опять в стакан и в девушку. И вздыхал протяжно, с хрипами. И кашлял. А потом пришло оно - озарение. Оборотень поднял вверх указательный палец и расцвел в улыбке. Вы когда-нибудь видели улыбку умирающей мантикоры? И не увидите. Что-то гыгыкая себе под нос, Саргасса прошел к стеллажу, выхватил с него ежедневник и ручку, и вернулся назад. По дороге написал кое-что, и показал девушке.

"Вода тебе. Меня зовут Эмиль, и кажется помираю". Ему даже было немного страшно, настолько сильные хрипы раздавались в его груди при каждой попытке разговора. И как со свистом, мокрым, жалким свистом, выходил воздух при выдохах. Так и казалось - еще немного, и выдохи оборвутся. И закончится жизнь великого оборотня.

Эмиль только рукой махнул и глаза закатил - мол да ладно, ну какая тут может быть местная болячка? Все стандартно и банально. А вот потом обидно было. Он не настолько плох, чтобы его дыхание называть пыхтением! Но время для обид было очень неподходящим и потому, еще раз вздохнув с ужасающим сипом, он выполнил просьбу девушки. Хотел было еще и рот открыть, вспомнив свой давний поход в лечебницу, и язык вывалить, но постеснялся. Все же его об этом не просили, а навязываться не хотелось. Дитеныш перед ним агрессии не проявлял, слой особой не отличался, так что можно было и поизображать пациента. Вдруг да поможет чем.

Оборотень быстро начеркал пару слов в ежедневнике и сунул его под нос девчонке. “Есть будешь?” Потому что лечение лечением, а обед по расписанию. Хоть чарующий аромат мяса и овощей и не сводил его сейчас с ума, он понимал, что поесть надо. Аппетита не было никакого, как и всегда при болезнях, но надо, да, надо поесть!  Да и Вивьен не выглядела сильно упитанной и сытой. Двигаться Саргасса не стал, не зная, будет ли лечить его девушка и, если будет, нужно ли при этом шевелиться.

Именно поэтому, не желая мешать возможной помощи, он лишь поморгал неожиданно заболевшими глазами, да взглядом указал в сторону кухоньки. Вообще масштаб трагедии пугал Эмиля все сильнее. В глазах щипало и резало, при попытке посмотреть на свет начиналась еще и резь. В груди клокотало несмотря на все его попытки дышать так, как просила Вивьен. А ведь по хорошему ему сейчас не стоять перед ней надо, а за шкирку брать и допрос устраивать. А ее милый внешний вид и отсутствие какой либо агрессии - это лишь попытка отмазаться от своих обязанностей. Саргасса лишь тяжело вздохнул, понимая, что едва хотя бы немного очухается, тут же возьмется за дела. И начнет с этого молодого оборотня, так некстати возникшим на его пороге.

Судя по всему, ребенок ему попался шебутной, активный, но шибко воспитанный. Саргасса что-то невнятно проворчал, обозначая тем самым свое отношение к вежливости в целом, и скромности гостьи в частности. Умолк, покашлял и, взяв Вивьен за руку, повел ее на кухню. Держал он кисть девушки твердо, но аккуратно, чувствуя пальцами, как бьется венка на ее тонком запястье. Боится. Странная. Запуганная. И когда успела настолько испугаться мира? И кто ей в этом помог?
Подведя котенка к столу, он нажал на плечо Вивьен. Буквально вынуждая ту сесть на стул. Ну раз сама не может, Заратустра там ей не позволяет, или еще кто, следовательно, надо помочь. А то вон, еле говорит, четыре дня голодает. Вообще по девушке было заметно, насколько нестабильно она питается. И нет, не по целлюлитным ляжкам или лишним килограммам, как раз наоборот. Смотреть было больно, оборотень в свое время тоже, бывало, голодал - ничего хорошего. Сознание словно уходит в тугой тоннель, в конце которого одна цель - еда. Любой ценой. Удивительно, что эта девочка еще так прилично держится, вежливо разговаривает.
“Семья, поди, приличная?” - написал Эмиль и сунул очередную запись Вивьен под нос. Почему его вдруг заинтересовал этот вопрос - он и сам не знал. Но всегда был приверженцем идеи, что несмотря на лишения и жизненные передряги, дворянина видно всегда. Даже если его надо отмыть и накормить. На вопрос о враче он невнятно гыгыкнул. Гыгыкание перешло в затяжной кашель, по окончанию которого он дописал: “Ну я лекарь”. И грустно улыбнулся. Грохнул блокнотом о стол и пошел за едой. Наложил полную тарелку, сунул туда вилку, положил рядом хлеб. И принес все это девушке. За этими бытовыми делами умирать как-то сразу и перехотелось. Да и голова вроде не так сильно болела. Он даже попробовал откашляться и заговорить. Звук был, словно наждачкой по стеклу возили. А следом, для закрепления эффекта, провели пенопластом.
- Цыц, живи спокойно. Не тронет никто, - и опять зашелся в сильном приступе кашля. Нет, наверное все же умирает, да. Саргасса с тяжелым вздохом опустился на стул рядом с Вивьен, посмотрел на нее с укором, указал взглядом на еду и умолк, подставив под подбородок ладошку.

“О как” - всем видом показал он почтительное удивление в ответ на слова девушки. Одно дело дворяне, другое - дворяне, имеющие вес в какой-либо области. Ну нет, конечно же голубая кровь ценилась всегда и везде, и люди эти шли под штампом “высшее качество” и все такое, но вот даже среди них было не так много личностей, действительно значимых. Ценившихся в какой-либо области. Работающих, развивающихся, а не просто кичившихся цветом своей крови. Да и какой там цвет. В свое время Эмиль попускал немало этой элитной крови, и мог с точностью сказать, что цвет ее ничем не отличался от крови простолюдина. А вот экспертов он уважал. И поставил себе галочку в голове, что надо бы потом побольше узнать об этой скромной хозяйке аукционного дома. Да и ученого не грех бы поискать. Оборотень наклонил голову набок, с интересом разглядывая голодную, быстро жующую девушку, и неожиданно чихнул раз, другой.

“Мир девяти ветров” - лаконично написал он. Потом легонько стукнул кулаком по столу. Голова раскалывалась, отказываясь соображать. В носу невыносимо драло. В горле словно рос экзотический, особо колючий и даже местами ядовитый кактус. Надо было принимать решение, на дальнейший допрос сил не оставалось. Да и какой к черту допрос. Кого тут допрашивать? За время так называемого общения он понял одно - котенок сильно истощен. Во всех смыслах. Он жалобно хлюпнул носом и написал записку.

“Иди от моей сторожки на север. Увидишь красивое здание - смело заходи. Я дам тебе одноразовый амулет на вход. Он заодно оповестит охрану. Не бойся, они в курсе, что делать дальше. Штатная ситуация. И позови мне целителя.” Перед тем, как написать последнюю фразу, Саргасса долго думал и прикидывал свои шансы. Что лучше - умереть в одиночестве, но тихо, или жить дальше под крики Моргенштерн? Эмиль поднялся на ноги и протянул бумажку девушке, жестом предлагая ей выметаться в указанном направлении. Только в последний миг не удержался, и ласково погладил ту по рыжей, в паутине и ветках, шевелюре. Губа его чуть приподнялась, обнажая клыки - оборотень злился на тех, кто довел маленького сородича до такой степени. И никто она ему была. И звать ее никем, если судить то строго и справедливо. Вот только… дите же, как и остальные его подопечные. Глупое и неразумное. Вспомнилась неугомонная пара боевиков. От них его порой тошнило, а изредка он хотел сожрать обоих. Но они тоже были детьми. Его детьми. И в обиду он их не даст...